Автор рассказа белый бим черное ухо, Троепольский Г. Н. «Белый Бим Чёрное ухо»

Автор рассказа белый бим черное ухо

А так — что ж поделаешь! И читатели, и критики книгу либо активно хвалят, либо неистово ругают. А, понял! Хозяину Бима неожиданно пришлось лечь в больницу, и собака оказалась на улице.




Но случается несчастье и Бим остается без своего любимого человека. Жизнь его начинается с нуля. Сказать хочется очень много, постараюсь заинтересовать вас и сделать так, чтобы больше людей обратило внимание на данное произведение. Пишу все это из сердца, с душой: настолько близка и родна стала мне эта книга, причем момент осознания всего этого приходит не сразу.

Сразу отмечу важность произведения: очень много тем поднимает автор, актуальных в наше время. Очень много мудрых мыслей заключает в повествовании, в ёмких высказываниях и суждениях, закреплённых письменно, но таких содержательных и всеобъемлющих.

При чтении и после его завершения не покидает ощущение не…. Произведение маленькое, а читается тяжело. Постоянно кого-то жалко. В иные моменты происходит отупение: читатель настолько зажелел всех, что когда чернуха продолжается, он, читая её, думает: "Ну и что.

А мне не жаль. А мне каково? Да мне тут хуже всех! Да я и сам зажелел всех, а ты потерпи. В последней сцене особенно. Для тех, кто любит собак и погрустить. Невероятно трогательная повесть. Второй раз перечитываю, и второй раз не покидает ощущение, что Гавриил Троепольский умеет читать мысли людей и животных, он видит людей насквозь.

Сопереживала Биму и возмущалась поведению людей. А они попадались, как хорошие, так и бессердечные. С детства Бим был необычной собакой с черным ухом.

А самое главное, что он был добрым и отзывчивым, чему и учил окружающих. С Ветой буду читать только после 5 класса. Чудесная повесть, которая учит добру и любви к животным. Мне сейчас 21 год, все что я знал о книге - очень крохотные воспоминания 15летней давности, где какая то собака и её хозяин переживают какие-то трудности, мне её читала бабушка. На полке у Бабушки и увидел эту книгу в старом советском издании, которое даже не нашел на сайте и решился на прочтение.

Я очень сентиментальный и заранее зная, что скорее всего что-то пойдет не так - уже читал с небольшим трудом, но не останавливался - не мог бросить Бима одного. Книгу я прочитал за 3 дня, Бим - одна из умнейших собак, и я рад что провел эти 3 дня с ним, он научил меня многому и я еще не скоро забуду эту повесть, этих людей и животных.

Книга очень хорошо держит на одной волне, от главы к главе 16глав история движется, видя название главы ты уже сразу напрягаешься и начинаешь переживать, от…. Пёс по кличке Бим временно остался без хозяина тот в больнице и теперь вынужден общаться с другими людьми, которые не всегда его понимают.

Какой умный, воспитанный пёс Бим! Мне кажется, что даже не каждый человек может быть таким рассудительным. Какая это удивительная, трогательная повесть. Она показывает нам какие бывают люди - добрые, злые, даже жестокие, понимающие животных и совсем не стремящиеся к этому. Мне понравилось, как автор рассказал о повадках некоторых зверей и птиц, особенностях охоты. А какое здесь описание природы! Даже я, не любитель подобного, читал с удовольствием. Видимо, это зависит от слога автора и умения преподнести читателю информацию.

В первую очередь эта история о большой любви, дружбе, доверии, надежде на лучшее, умении прощать и прийти на помощь.

Вы можете посоветовать похожие книги по сюжету, жанру, стилю или настроению. Предложенные вами книги другие пользователи увидят здесь, в блоке «Похожие книги». Посоветовать книгу. Всего Александрова София написала рецензию Пожаловаться.

Хвиса Светлана написала рецензию Пожаловаться. Эксперт Эксперт Лайвлиба. Калинкина Анастасия написала рецензию Пожаловаться. Я не знаю более душещипательной книги, чем эта Почему люди бывают так жестоки? Виктория написала рецензию. Артём Дунаев написал рецензию Пожаловаться.

\

Показать еще. Напишите рецензию! Текст вашей рецензии Популярные книги Всего Хит! Владычица степей. Первые чувства. Искры снега. Интимная Русь. Жизнь без «Домостроя», грех, любовь и колдовство. Главное в истории мифологии. Легенда о Чжаояо. Книга 1. А дальше — море. Сердце лета. Любовь серого оттенка. Клятва, данная тьме. Дама с букетом гвоздик сборник. Янтарь рассеивает тьму. Черная невеста. Избушка на костях. Однажды Бим даже лизнул ей руку не от избытка чувств только к ней лично, а к человечеству вообще , отчего та взвизгнула и стала кричать что-то на весь двор, обращаясь к открытым окнам.

Что уж она там кричала, Бим не понял, но испугался, бросился прочь и зацарапал в дверь домой. Больше вины за ним перед теткой не было. И вот она вошла. Что с ним сделалось! Он сначала прижался к ногам хозяина, а когда тот погладил его, то поджав хвост, ушел на лежак и смотрел на нее исподлобья. Он ничего не понимал из слов тетки, а она стрекотала сорокой и все время показывала свою руку.

Но по этим жестам, по сердитым ее взглядам Бим понял: это за то, что лизнул не тому, кому надо. Молод, молод, был Бим, почему и не все еще соображал. Может быть, он думал и так: «Виноват, конечно, но что поделаешь теперь».

По крайней мере, что-то подобное в его глазах было. Почти укуси-ил! Иван Иваныч, перебив стрекот тетки, обратился прямо к Биму:. Ты смотри, умеет, значит, — и как-то вроде бы недружелюбно посмотрел на тетку. Биму повторять не требуется. Теперь все сидели на стульях. Тетка прикусила губу. Гость, удовлетворенно покачивал ногой, приговаривал:.

Ну, тут же описать невозможно. Что произошло. Бим шарахнулся на лежак, занял немедленно оборонительную позицию, прижавшись задом в угол, и в упор смотрел на хозяина. Иван Иваныч подошел к нему, погладил, взял за ошейник и подвел к жалобщице:.

Нет, не подал лапу Бим. Отвернулся и смотрел в пол. Впервые ослушался. И угрюмо поплелся опять в угол, медленно, виновато и удрученно. Не укусила она тебя и не собиралась. Она ж тебя боится, как черт ладана.

Последнюю речь гостя Бим понял отлично. А тетка шла молча, гордо вскинув голову и ни на кого не глядя, хотя Бим теперь не спускал с нее глаз и даже продолжал смотреть на дверь после того, как она ушла, а шаги ее затихли. Раз говорю, значит, знаю. Вот они где мне, эти сплетницы да смутьяны. Таких распусти — весь дом пойдет чертокопытом.

Бим все время следил за выражением лица, за жестами, интонацией и понял отлично: гость и хозяин — вовсе никакие не враги, а даже, по всей видимости, уважают друг друга. Наблюдал он еще долго, пока они о чем-то потом беседовали. Но раз уж он установил главное, то остальное его интересовало мало. Он подошел к гостю и улегся у его ног, как бы говоря этим: «извиняюсь». Почему же Бим зарычал на него вначале?

А, понял! Я ведь не подал руки, встретил вошедшего сурово охоту же пришлось отложить , а Бим действовал согласно со своей собачьей натурой: недруг хозяина — мой недруг. И тут должно быть стыдно, мне, но не Биму. Удивительно, какое у него тончайшее восприятие интонации, выражения лица, жестов!

Это обязательно надо всегда иметь в виду. А четыре, пять смутьянок бездельниц могут такое сотворить, что житья никому не будет. И все их знают, и все боятся, а потихоньку клянут.

Ведь на дурного жильца даже унитаз урчит. Самый мой страшный враг кто? Да тот, кто не работает. У нас, брат, можно и не работать, а есть от пуза. Тут что-то не так, скажу я тебе по душам. Не так, значит… Можно, можно не работать. Ишь ты! Вот ты, например, чего делаешь? То-то и оно. Я тоже пенсию получаю, сто рублей, а работаю же преддомкома, бесплатно работаю, учти.

Я привык работать, всю жизнь на руководящей, и из номенклатуры не вышибали, и по второму кругу не ходил. Под конец уж затерли: ниже, ниже и ниже. Последнее место — маленький заводик. Там и пенсию назначили. А персональную не дали — закавыка маленькая есть… Работать обязан каждый.

Так я думаю. Был бы ты молодой — взялся бы я и за тебя. Ну, раз пенсия… А так, если молодые, да не работают, выживаю из дома: иль трудись, иль катись куда подальше.

Он и правда гроза бездельников в доме. Кажется, главная цель его жизни теперь — пилить лодырей, сплетников и тунеядцев, но зато воспитывать — всех без исключения, что он и делает охотно. Доказать же ему, что писать — тоже работа, оказалось невозможным: тут он либо хитрил с подводным юморком, либо был просто снисходителен пусть, дескать, пока пишут — есть бездельники и похлестче.

Но с теткой не связывайся. Пиши, видно, куда ж денешься, раз оно такое дело. Мы пожали друг другу руки. Бим проводил его до дверей, виляя хвостом и заглядывая в лицо. Зато у Бима завелся и неприятель: тетка, единственный человек из всех людей, которому он не верит. Собака опознала клеветника. Но охота сегодня пропала. Так бывает: ждет человек доброго дня, а выходят одни неприятности. В один из следующих дней, рано утром, они вдвоем вышли из дому. Сначала ехали трамваем, стоя на площадке.

Вагоновожатая оказалась знакомой Ивану Иванычу и Биму. Конечно же, Бим приветствовал ее, когда та выходила перевести стрелку. Вожатая потрепала его за ухо, но Бим руки не лизнул, а просто посеменил лапами сидя и отстучал хвостом соответственно случаю приветствие. Потом, уже за городом, ехали в автобусе, в котором и было-то всего пять-шесть человек в такое раннее утро. При посадке водитель что-то заворчал, повторяя слово «собака» и «не положено».

Автор рассказа белый бим черное ухо

Бим легко во всем разобрался: шофер не желает их везти, и это плохо, — по лицам разобрался. Один из пассажиров вступился за них, второй, наоборот, поддержал шофера. Бим с большим интересом наблюдал за перепалкой. Наконец шофер вышел из автобуса. У порога хозяин дал ему желтенькую бумажку, поднялся по ступенькам вместе с Бимом, сел на сиденье и печально вздохнул: «Эх-хе-хе!

Однажды он почуял, что одна из лежащих на столе пахнет кровью, потыкал в нее носом, стараясь обратить внимание хозяина но, тот и ухом не повел — бесчутый! Да еще и запер бумажки в стол. Иные, правда, пока чистые, пахнут хлебом, колбасой, вообще магазином, но большинство — множеством рук.

Люди их любят, эти бумажки, прячут в карман или в стол, как хозяин. Хотя в этих делах Бим ничего не понимал, однако же легко сообразил: как только хозяин дал шоферу бумажку, они стали друзьями. А почему вздохнул Иван Иваныч, Бим не понял, что было видно по его внимательному взгляду в глаза друга. В общем, о магической силе бумажек он даже и смутно не догадывался — не доступно это собачьему уму, не знал Бим, что для него они сослужат когда-то роковую службу.

Иван Иваныч остановился на опушке отдохнуть, а Бим поблизости обследовать местность. Такого леса он еще не видел никогда. Лес-то, собственно, тот же — они здесь бывали весной, приходили и летом так, пошататься , но теперь здесь все-все вокруг было желтое и багряное, казалось, все горело и светило вместе с солнцем. Деревья только-только начали сбрасывать одеяние, и листья падали, покачиваясь в воздухе, бесшумно и плавно. Было прохладно и легко, а потому и весело. Осенний запах леса — особенный, неповторимый, стойкий и чистый настолько, что за десятки метров Бим чуял хозяина.

Лесную мышь он «прихватил» далеко, но не пошел за ней знакомый пустяк! А подойдя вплотную, облаял колючий шар. Теперь Иван Иваныч опять же сел на пенек, приказал Биму тоже сидеть, а сам снял кепку, положил ее рядом на землю и смотрел на листья. И слушал тишину леса.

Ну конечно, же, он улыбался! Он был сейчас таким, как всегда перед началом охоты. Прилетела сорока, прострекотала нахально и улетела.

Перепрыгивая с ветки, на ветку, приблизилась сойка, прокричала с кошачьим надрывом и тоже упрыгала так же, по веткам. А вот королек малютка, этот совсем совсем рядом: «Свить, свить! Свить, свить! И размером-то с жука, а туда же: «Свить, свить! И вот хозяин встал, расчехлил ружье, вложил патроны. Бим задрожал от волнения. Иван Иваныч потрепал его ласково по загривку, отчего Бим еще больше разволновался. Бим пошел!

Малым челноком пошел, лавируя между деревьями, приземисто, пружинисто и почти бесшумно. Иван Иваныч потихоньку двинулся за ним, любуясь работой друга. Теперь лес со всеми красотами остался на втором плане: главное — Бим, изящный, страстный, легкий на ходу.

Изредка подзывая его к себе, Иван Иваныч приказывал ему лежать, чтобы дать успокоиться, втянуться. А вскоре Бим уже пошел ровно, со знанием дела. Великое искусство — работа сеттера! Вот он идет легким галопом, подняв голову, ему не надо опускать ее и искать низом, он берет запахи верхом, при этом шелковистая шерсть облегает его точеную шею, оттого он так и красив, что держит голову высоко, с достоинством, уверенностью и страстью.

Такие часы для Ивана Иваныча были часами забвения. Он забывал войну, забывал невзгоды прошедшей жизни и свое одиночество.

Даже сын Коля, его кровное дитя, отнятое жестокой войной, будто присутствовал с ним, будто он, отец, доставлял ему радость даже мертвому. Он ведь тоже был охотником! Мертвые не уходят из жизни тех, кто их любил, мертвые только не стареют, оставаясь в сердце живых такими, какими они ушли.

Так и у Ивана Иваныча: рана зарубцевалась в душе, но болит всегда. На охоте же всякая боль души становится хоть немного, но легче. Благо тому, кто родился охотником! И вот Бим замедлил ход, сужая челнок, чуть приостановился на секунду и пошел редким, крадущимся шагом. Что-то кошачье было в его движениях, мягких, осторожных, плавных.

Теперь он уже вытянул голову вровень с туловищем. Каждой частицей тела, включая и вытянутый хвост, оперенный длинной шерстью, он был сосредоточен на струе запаха. Шаг… И поднимается только одна лапа. Шаг — и следующая лапа так же на долю секунды замирает в воздухе и неслышно опускается.

Наконец передняя правая, как почти всегда, замерла, не коснувшись земли. Лес молчал. Лишь чуть-чуть играли золотые листья березы, купаясь в блестках солнца.

Притихли молодые дубки рядом с величавым исполином дубом, отцом и прародителем. Бесшумно трепетали оставшиеся на осине серебряно серенькие листья. А на палой желтой листве стояла собака — одно из лучших творений природы и терпеливого человека.

Ни единый мускул не дрогнет! В такие минуты Бим кажется полумертвый, это похоже на транс от восхищения и страсти. Вот что такое классическая стойка в желтом лесу. Лес встрепенулся, ответив недовольным, обиженным эхом.

Казалось, береза, забравшаяся на границу дубняка и осинника, испугалась, вздрогнула. Дубы охнули, как богатыри. Осина, что рядом, торопливо посыпала листьями. Вальдшнеп упал комом. Бим подал его по всем правилам. Но хозяин, приласкав Бима и поблагодарив за красивую работу, подержал птицу на ладони, посмотрел на нее и сказал задумчиво:.

И опять Бим не понял — недоступно ему такое понять. Но за всю охоту стрелок, как казалось Биму, «мазал», как слепой. Очень недоволен был пес, когда хозяин и вовсе не выстрелил в одного из вальдшнепов. Зато самого последнего он свалил чисто. Домой они возвратились уже затемно, усталые и оба добрые, ласковые друг к другу. Бим, например, не пожелал ночевать на своем лежаке, а стащил оттуда подстилку, приволок ее к кровати Ивана Иваныча и улегся рядом с ним, на полу.

В этом смысл: его нельзя прогнать на место, потому что «место» он принес с собой. Ночью Иван Иваныч почему-то стонал тихонько, вставал, глотал таблетки и снова ложился. Бим сначала настороженно прислушивался, присматривался к другу, потом встал и лизнул вытянутую с кровати руку. Плохо, мальчик, — сказал Иван Иваныч, держа руку у сердца. Слово «плохо» Бим знал отлично и уже давно.

И вот уже несколько раз он слышал слово «осколок», но его не понимал, но собачьим нутром догадывался, что оно тревожное, плохое слово, жуткое. Но все обошлось: утром, после прогулки, Иван Иваныч сел за стол, как и обычно, положил перед собой белый лист и зашептал по нему палочкой. Вчера был счастливый день. Все — как надо: осень, солнце, желтый лес, изящная работа Бима. А все-таки какой-то осадок на душе.

Отчего бы? В автобусе Бим явно заметил, как я вздохнул, и явно же не понял меня. Пес вовсе не может представить, что я дал взятку шоферу. Собаке — наплевать на это. А мне? Какая разница — рубль я дал за малое «дело», или двадцать — за большое, или тысячу — за крупное? Все равно стыдно. Словно продаешь свою совесть по мелочам. Конечно, Бим стоит ниже человека, поэтому никогда и не догадается об этом.

Не понять того Биму, что бумажки эти и совесть иногда находятся в прямой зависимости. Но какой же я чудак! Нельзя же требовать от собаки больше того, что она может: очеловечивать собаку нельзя. И еще: мне жаль стало убивать дичь. Это, наверное, старость.

Так хорошо вокруг, и вдруг мертвая птица… Я не вегетарианец и не ханжа, описывающий страдания убитых животных и уписывающий с удовольствием их мясо, но до конца дней ставлю себе условие: одного-двух вальдшнепов за охоту, не больше. Если ни одного — еще бы лучше, но тогда Бим загибнет как охотничья собака, а я вынужден буду купить птицу, которую для меня убьет кто-то другой. Нет уж, увольте от такого… А к кому, собственно, я обращаюсь? Впрочем, к самому себе: раздвоение личности в длительном одиночестве в какой-то степени неизбежно.

Веками от этого спасала человека собака. Откуда же все-таки осадок от вчерашнего?

Автор рассказа белый бим черное ухо

И только ли от вчерашнего? Не пропустил ли я какую-то мысль?.. Итак, вчерашний день: стремление к счастью — и желтый рубль, желтый лес — и убитая птица. Что это: уж не сделка ли со своей совестью?

Вот какая мысль ускользнула вчера: не сделка, а укор совести и боль за всех, убивающих бесполезно, когда человек теряет человечность. Из прошлого, из воспоминаний о прошлом идет и все более растет во мне жалость к птицам и животным. Была установка руководства общества охотников об уничтожении сорок как вредных птиц, и это обосновывалось якобы наблюдением биологов.

И все охотники убивали сорок со спокойной совестью. Была такая установка и об ястребиных птицах. Их тоже убивали. И о волках. Этих уничтожили почти начисто. За волка платили премию в триста рублей старыми деньгами , а за лапки сороки или коршуна, представленные в общество охотников, то ли пять копеек, то ли пятьдесят — не помню.

Но вдруг, в новой установке, коршун и сорока объявлены полезными птицами, не врагами птиц: уничтожать их запрещено. Строжайший приказ к уничтожению сменился строжайшим наказом к запрещению.

Белый Бим Черное ухо

Осталась теперь единственная птица, подлежащая уничтожению, объявленная вне закона, — серая ворона. Она якобы разоряет птичьи гнезда в чем, впрочем, обвинялась безапелляционно и сорока. Зато никто не отвечает за отравление ядохимикатами птиц степных и лесостепных районов. Спасая леса и поля от вредителей, мы уничтожали птиц, а уничтожая их, губили… Леса.

Неужели виноватой оказалась серая ворона, извечный санитар и спутник человеческого общества? Длительные эксперименты со смертью — ужасно. Уже восстают против этого честные ученые биологи и охотники, уже борьба за охрану птиц и лесов идет в международном масштабе. Поднял ли я в свое время голос против экспериментов со смертью? И это — укор и моей совести. Как бледно и немощно прозвучал бы мой голос теперь, если бы я сказал задним числом так:.

Спасите серую ворону — сатирика птичьего мира! Не бойтесь ее. Посмотрите, как маленькие ласточки дружно клюют ее и прогоняют оттуда, где и без нее чистота, а она улетает от них, ехидненько покаркивая, туда, где пахнет тухлым.

Спасите серую ворону! Действительно, получилось бы и немощно и бездоказательно. Но так пусть и остается такое в той тетрадке о Биме. Сейчас прямо и напишу на обложке: «БИМ». Здесь все будет только для самого себя. Ведь записки я начал ради спасения чести Бима, виновного в своем рождении, но они разрастаются все больше, и уже обо всем том, что связано не только с Бимом, но и со мной.

Никто их, видимо, не напечатает да и кому интересно читать «О собаке, о себе»? Так и хочется написать словами Кольцова:. Пишу не для мгновенной славы: Для развлеченья, для забавы, Для милых, искренних друзей, Для памяти минувших дней. Ах, желтый лес, желтый лес! Вот вам и кусочек счастья, вот вам и место для раздумий. В осеннем солнечном лесу человек становится чище. В один из осенних дней к Ивану Иванычу зашел человек, от которого пахло ружьем и собакой.

Хотя он не был в охотничьих доспехах и одет был обыкновенно, как все малоинтересные люди, но Бим уловил в нем и тонкий запах леса, и следы ружья на ладонях, и ароматный запах осеннего листа от ботинок. Конечно же, Бим обо всем этом сказал, обнюхивая гостя, бросая взгляды на хозяина и энергично работая хвостом.

Видел он его впервые, а вот сразу же признал товарищем без никаких сомнений и колебаний. Молодец, хорошо, хорошо. Вот так они поговорили втроем немного, и гость охотник достал из кармана бумагу, разложил ее, стал водить по ней пальцем и говорить:. Сам подвывал… Пятеро откликнулись: три прибылых, два матерых. Одного перевидел. Ну и во-олк! Бим знал слова хозяина на поиске: «Тут, тут, тут и тут». И насторожился. Но когда было сказано «во-олк!

Это волк, Бим». Вот теперь и охотник сказал тоже так: «Ну и во-олк! Иван Иваныч сел заряжать патроны, закладывая крупные горошины свинца и пересыпая их картофельной мукой. А задолго до рассвета они вышли с ружьем на улицу и стали на углу. Вскоре подъехал большой автомобиль, загруженный охотниками. Они сидели в крытом кузове на скамейках, сидели тихо и торжественно.

Иван Иваныч сначала подсадил Бима, потом и сам влез в шалаш. Вчерашний охотник сказал Ивану Иванычу:. С Бимом поставлю в запасную. Есть место, Иван Иваныч: было так, что волк прорывался там через флажки, по протоке.

Бим догадался, что его не хотят брать. Он тоже уговаривал соседей, но в темноте этого никто не понял. И все же автомобиль тронулся. Уже солнце взошло, когда остановились у кордона знакомого лесника. Вышли все тихо, без единого слова, как и Бим. Потом долго шли гуськом вдоль опушки.

Никто не курил, не кашлял, не стукнул даже сапогом о сапог, ступая по собачьи: тут все знали — куда, кто и зачем. Не знал только один Бим, но он тоже шел тенью след в след за хозяином. Тот на ходу притронулся к уху Бима: хорошо, дескать, хорошо, Бим. Впереди всех, главным, шел вчерашний гость охотник. И вот он поднял руку — все остановились. Трое передних ушли в лес еще тише, по кошачьи, и вскоре вернулись. Теперь главный поднял вверх фуражку и отмахнул ею вперед. По этому знаку половина охотников пошла за ним, в том числе, позади прочих, Иван Иваныч и Бим.

Так что Бим шел последним тише его никто не мог передвигаться, но, несмотря на это, Иван Иваныч взял его на поводок. По безмолвной команде главного первый, идущий за ним, стал за куст и замер. Вскоре так же замер у дубняка второй, потом третий, и так поодиночке все заняли свои номера. Остались около главного Иван Иваныч и Бим. Они шли еще осторожнее, чем раньше. Теперь Бим увидел, что сбоку их пути протянут шнур, а на нем не шевелясь висели куски материи, похожей на огонь.

Но наконец главный поставил их вдвоем, а сам ушел назад. Бим чутким ухом все-таки слышал его шаги, хотя людям казалось, что их никто не слышит. Бим уловил, что главный провел и остальных охотников, но так далеко, что, по мере удаления, даже Бим уже не различал шороха. И наступила тишина. Настороженная, тревожная тишина леса. Бим это чувствовал и по тому, как хозяин замер, как у него дрогнуло колено, как он беззвучно открыл ружье, вложил патроны, закрыл и снова застыл в напряжении.

Они стояли под прикрытием куста орешника сбоку промоины, заросшей густым терником. А кругом был могучий дубовый лес, суровый сейчас, молчаливый. Каждое дерево — богатырь! А между ними густой подлесок еще сильнее подчеркивал необыкновенную мощь вековечного леса. Бим превратился в сгусток внимания: он сел недвижно и ловил запахи, но пока ничего особенного не примечал, так как воздух неподвижен. И от этого Биму было неспокойно. Когда есть хоть малый ветерок, он всегда знал, что там, впереди, он читал по струям, как по строкам, а в безветрие, да еще в таком лесу, — попробуй-ка быть спокойным, когда к тому же его добрый друг стоит рядом и волнуется.

Сигнальный выстрел разорвал тишину на большие куски: это пророкотало то там, то тут, то где-то вдали. А вслед, как бы в тон лесному рокоту, далеко далеко голос главного:. Тишина теперь рассыпалась на голоса, незнакомые, неистовые, дикие.

Застучали палками о деревья, затрещала трещотка, как сто сорок перед гибелью. Цепь загонщиков приближалась с криком, гомоном и выстрелами вверх. И вот… Бим зачуял знакомый с юности запах: волк!

Он прижался к ноге хозяина, чуть-чуть — совсем чуть-чуть! Иван Иваныч все понял. Они увидели оба: вдоль флажков, вне выстрела, показался волк. Шел он широкими махами, голову опустил, хвост висел поленом. И тут же зверь скрылся. Сразу же, почти тотчас, раздался выстрел в цепи, за ним — второй. Волк, огромный старый волк появился неожиданно. Он пришел промоиной, скрытый терником, а завидев флажки, резко остановился, будто на что-то напоролся.

Но здесь, над промоиной, флажки висели выше, чем на всей линии, втрое выше роста зверя. А гомон людей настигал вплотную. Волк как-то не очень решительно и даже вяло прошел под флажками и оказался в пятнадцати метрах от Ивана Иваныча и Бима. Вот он сделал несколько махов, но за это время человек и собака успели рассмотреть, что он был ранен: пятно крови расплылось на боку, рот окаймлен пеной с красноватым налетом. Волк, подпрыгнув на всех четырех ногах, резко, всем корпусом, не поворачивая шеи, обернулся на выстрел и… Стал.

Широкий мощный лоб, налитые кровью глаза, оскаленные зубы, красноватая пена… И все-таки он не был жалок. Он был красив, этот вольный дикарь. О нет, он не хотел падать и сейчас, гордый зверь, но… рухнул-таки плашмя, медленно перебирая лапами. Потом замер, присмирел, успокоился.

Бим не смог вынести всего этого. Он вскочил и встал на стойку. Но что это была за стойка! Шерсть на спине взъерошилась, на холке она почти стояла торчком, а хвост зажат между ног: озлобленно-трусливая, безобразная стойка на своего брата, на гордого царя собак, уже мертвого и потому безопасного, но страшного духом своим и кровью своей страшной.

Бим ненавидел брата своего, Бим верил человеку, волк не верил. Бим боялся брата, волк не боялся его, даже смертельно раненный. Еще был один выстрел. И еще дуплет. Видимо, какой-то опытный волк шел совсем близко от цепи и, возможно, прорвался через нее в самый последний момент, когда люди уже потеряли бдительность и сходились друг с другом. Наконец появился из подлеска главный, подошел к Ивану Иванычу и сказал, глядя на Бима:.

Иван Иваныч гладил Бима, ласкал, уговаривал, но тот хотя и уложил шерсть на спине, однако все еще крутился на месте, часто-часто дышал, высунув язык, и отворачивался от людей. Когда же оба охотника направились к трупу волка, Бим не пошел за ними, а, наоборот, нарушив все правила, волоча за собой поводок, отошел метров на тридцать подальше, лег, положив голову на желтые листья и дрожал как в лихорадке.

Вернувшись к нему, Иван Иваныч заметил, что белки глаз у Бима кроваво красные. Собака — раб, волк — зверь свободный. Зато в лесу, где волки, он уже не отойдет от тебя: наткнется на след и скажет: «Волки! А этого теперь вряд ли возьмет: от ноги твоей не отойдет, если зачует. Только до года не надо пугать зверем. А так — что ж поделаешь! Когда собрались на кордоне все охотники, выпили по чарке и загомонили, веселые и возбужденные, Бим отчужденно и одиноко лежал под плетнем, свернувшись калачиком, суровый, красноглазый, пораженный и зараженный волчьим духом.

Ах, если бы Бим мог знать, что судьба еще раз забросит его в этот же самый лес! Но когда охотники уселись в автомобиль и Иван Иваныч подсадил туда Бима, тот кошкой выпрыгнул на землю, ощетинившись и скуля: он не желал быть вместе с тремя мертвыми волками.

фильм Белый Бим Черное ухо 1977

Незнакомый тучный охотник недовольно вышел из кабины и грузно полез в кузов, а Иван Иваныч с Бимом сели в кабину. После было не так уж много охот на вальдшнепа, но Бим работал отлично, как и всегда. Однако стоило ему причуять след волка, он прекращал охоту: прижимался к ноге хозяина и — ни шагу. Так он четко выражал слово «волк» и это было хорошо. А после облавы он еще больше стал любить Ивана Иваныча и верить в его силу.

Верил Бим в доброту человека. Великое благо — верить. И любить. Собака без такой веры — уже не собака, а вольный волк или что еще хуже бродячий пес. Из этих двух возможностей выбирает каждая собака, если она перестала верить хозяину и ушла от него или если ее выгнали.

Но горе той собаке, которая потеряет любимого друга человека, будет его искать, ждать. Она тогда уже не сможет быть ни вольным волком, ни обыкновенным бродячим псом, а останется той же собакой, преданной и верной потерянному другу, но одинокой до конца жизни.

Я не буду, дорогой читатель, рассказывать ни одной из множества достоверных историй о такой преданности в течение многих лет и до конца собачьей жизни. Я расскажу только об одном Биме с черным ухом. Как-то после охоты Иван Иваныч пришел домой, накормил Бима и лег в постель, не поужинав и не выключив свет.

В тот день Бим здорово наработался, потому быстро уснул и ничего не слышал. Но в последующие дни и Бим стал замечать, что хозяин все чаще ложится и днем, о чем-то печалится, иногда внезапно охнет от боли. Больше недели Бим гулял один, неподолгу — по надобности. Потом Иван Иваныч слег, он еле-еле доходил до двери, чтобы выпустить или впустить Бима.

Однажды он простонал в постели как-то особенно тоскливо. Бим подошел, сел у кровати, внимательно посмотрел в лицо друга, затем положил голову на вытянутую его руку. Он увидел, какое стало у хозяина лицо: бледное бледное, под глазами темные каемки, небритый подбородок заострился. Иван Иваныч повернул голову к Биму и тихо, ослабевшим голосом сказал:.

Что будем делать, мальчик?.. Худо мне, Бим, плохо. Осколок… Подполз под сердце. Плохо, Бим. Голос его был таким необычным, что Бим заволновался. Он заходил по комнате, то и дело царапаясь в дверь, как бы зовя: «Вставай, дескать, пойдем, пойдем». А Иван Иваныч боялся пошевелиться. Бим снова сел около него и проскулил тихонько. Он немного посидел на кровати, затем стал на ноги и, опираясь одной рукой о стену, другую держа у сердца, тихо переступал к двери.

Бим шел рядом с ним, не спуская взгляда с друга, и ни разу, ни разу не вильнул хвостом. Он будто хотел сказать: ну, вот и хорошо. Пошли, пошли потихоньку, пошли. На лестничной площадке Иван Иваныч позвонил в соседнюю дверь, а когда появилась девочка, Люся, он что-то ей сказал. Та убежала к себе в комнату и вернулась со старушкой, Степановной. Как только Иван Иваныч сказал ей то же самое слово «осколок», она засуетилась, взяла его под руку и повела обратно.

Вот так, — заключила она, когда тот вновь лег на спину. Конечно, Бим воспринял слово «лежать», повторенное трижды, так, будто оно относится и к нему. Он лег рядом с кроватью, не спуская взора с двери: горестное состояние хозяина, волнение Степановны и то, что она взяла со стола ключи, — все это передалось Биму, и он находился в тревожном ожидании. Вскоре он услышал: ключ вставили в скважину, замок щелкнул, дверь открылась, в прихожей заговорили, затем вошла Степановна, а за нею трое чужих в белых халатах — две женщины и мужчина.

От них пахло не так, как от других людей, а скорее тем ящичком, что висит на стене, который хозяин открывал только тогда, когда говорил: «Худо мне, Бим, худо, плохо». Мужчина отпрянул, оттолкнув Бима, женщины выскочили в прихожую, а Бим сел у кровати, дрожал всем телом и, видно, был готов скорее отдать жизнь, чем подпустить неведомых людей к другу в такую трудную для него минуту.

Тогда Иван Иваныч позвал Бима жестом поближе, погладил его по голове, чуть повернувшись. А Бим прижался к другу плечом и лизал ему шею, лицо, руки…. Бим прикоснулся носом к руке врача, что и означало на собачьем языке: «Что ж поделаешь! Так тому быть: друг моего друга — мне друг». Выпускайте утром. Он сам приходит скоро… Бим будет меня ждать. Бим знал слово «ждать»: у магазина — «сидеть, ждать», у рюкзака на охоте — «сидеть, ждать».

Сейчас он привизгнул, повиляв хвостом, что означало: «О, мой друг вернется! Он уходит, но скоро вернется». Только понял его один Иван Иваныч, остальные не поняли — это он увидел в глазах всех. Бим сел у носилок и положил на них лапу. Иван Иваныч пожал ее. Вот этого Бим никогда не видел у своего друга, чтобы вот так горошинами скатилась вода из глаз.

Когда унесли носилки и щелкнул замок, он лег у двери, вытянул передние лапы, а голову положил на пол, вывернув ее на сторону: так собаки ложатся, когда им больно и тоскливо они и умирают чаще всего в такой позе. Но Бим не умер от тоски, как та собака поводырь, прожившая со слепым человеком много лет. Та легла около могилы хозяина, отказалась от пищи, приносимой кладбищенскими доброхотами, а на пятый день, когда взошло солнце, она умерла.

И это быль, а не выдумка. Зная необыкновенную собачью преданность и любовь, редко какой охотник скажет о собаке: «издохла», он всегда скажет: «умерла». Нет, Бим не умер. Биму сказано точно: «ждать». Он верит — друг придет. Ведь сколько раз было так: скажет «ждать» — и обязательно придет. Но как тяжко было в ту ночь одному, как больно! Что-то делается не так, как обычно… От халатов пахнет бедой. И Бим затосковал. В полночь, когда взошла луна, стало невыносимо.

Рядом с хозяином и то она всегда беспокоила Бима, эта луна: у нее глаза есть, она смотрит этими мертвыми глазами, светит мертвым холодным светом, и Бим уходил от нее в темный угол. А теперь даже в дрожь бросает от ее взгляда, а хозяина нет. И вот глубокой ночью он завыл, протяжно, с подголоском, завыл как перед напастью. Он верил, что кто-то услышит, а может быть, и сам хозяин услышит.

Автор рассказа белый бим черное ухо

Бим не ответил ни взглядом, ни хвостом. Он только смотрел на дверь. Степановна включила свет и ушла. С огнем стало легче — луна отодвинулась дальше и стала меньше. Бим устроился под самой лампочкой, спиной к луне, но вскоре снова лег перед дверью: ждать. Утром Степановна принесла кашу, положила ее в Бимову миску, но он даже и не встал. Так поступала и собака поводырь — она не поднималась с места и тогда, когда приносили пищу. Это ж уму непостижимо.

Ну, пойди погуляй, Бим. Бим поднял голову, внимательно посмотрел на старушку. Слово «гулять» ему знакомо, оно означает — воля, а «поди, поди гулять» — полная свобода. О, Бим знал, что такое свобода: делай все, что разрешит хозяин.

Но вот его нет, а говорят: «пойди погуляй». Какая же это свобода? Степановна не умела обращаться с собаками, не знала, что такие, как Бим, понимают человека и без слов, а те слова, что они знают, вмещают в себе многое, и, соответственно случаю, разное. Она, по простоте душевной, сказала:. Ты и травку любишь. Небось и на помойке что-то раскопаешь не знала она по наивности, что Бим к помойкам не прикасался.

Пойди поищи. Бим встал, даже встрепенулся. Что такое? Что искать? Что же сейчас искать? Все это он сказал Степановне глазами, хвостом, вопросительным перебором передних лам, но она ничегошеньки не поняла, а повторила:.

И Бим бросился в дверь. Молнией проскочил ступеньки со второго этажа, выскочил во двор. Искать, искать хозяина! Вот что искать — больше нечего: так он понял. Вот здесь стояли носилки. Да, стояли. Вот уже со слабым запахом следы людей в белых халатах. След автомобиля. Бим сделал круг, вошел в него так поступила бы даже самая бездарная собака , но опять — тот же след.

Автор рассказа белый бим черное ухо

Он потянул по нему, вышел на улицу и сразу же потерял его около угла: там вся дорога пахла той же резиной. Человеческие следы есть разные и много, а автомобильные слились все вместе и все одинаковые. Но тот, нужный ему след пошел со двора туда, за угол, значит, и надо — туда. Бим пробежал по одной улице, по другой, вернулся к дому, обегал места, где они гуляли с Иваном Иванычем, — нет признаков, никаких и нигде. Однажды он издали увидел клетчатую фуражку, догнал того человека — нет, не он.

Присмотревшись внимательнее, он установил: оказывается, в клетчатых фуражках идут многие-многие. Откуда ему было знать, что в эту осень продавали только клетчатые фуражки и потому они нравились всем. Раньше он этого как-то не приметил, потому что собаки всегда обращают внимание и запоминают главным образом на нижнюю часть одеяния человека. Это у них еще от волка, от природы, от многих столетий. Так, лиса, например, если охотник стал за густой куст, закрывающий только до пояса, не замечает человека, если он не шевелится и если ветер не доносит от него запаха.

Так что Бим увидел неожиданно в этом какой-то отдаленный смысл: поверху искать нечего, так как головы могут быть одинаковыми по цвету, подогнанными друг под друга. День выдался ясный. На некоторых улицах листья пятнами покрыли тротуары, на некоторых лежали сплошь, так-что, попадись хоть частичка следа хозяина, Бим ее уловил бы. Но — нигде и ничего. А потом струя того же запаха потекла со стороны. Бим пошел по ней, как по битой дорожке. Пороги отдавали людьми в белых халатах. Бим поцарапался в дверь.

Ему открыла девушка тоже в белом халате и отпрянула с испуга. Но Бим приветствовал ее всеми способами, спрашивая: «Нет ли здесь Ивана Иваныча? Потом приоткрыла и крикнула кому-то: — Петров! От гаража подошел человек в черном халате, затопал ногами на Бима и вовсе незлобно прокричал, как бы по обязанности и даже с ленцой:. Никаких таких слов, как «шеф», «псарня», «гони», «мылить шею», «выпинаться» и уж тем более «скорая помощь», Бим не понимал и даже вовсе никогда не слышал, но слова «уйди» и «пошел», в сочетании с интонацией и настроением, он понял прекрасно.

Тут Бима не обмануть. Он отбежал на некоторое расстояние и сел, и смотрел на ту дверь. Если бы люди знали, что ищет Бим, они ему помогли бы, хотя Ивана Ивановича сюда и не привозили, а доставили прямо в больницу.

Но что поделаешь, если собаки понимают людей, а люди не всегда понимают собак и даже друг друга. Кстати, Биму недоступны такие глубокие мысли непонятно было и то, на каком основании его не пропускают в дверь, в которую он честно царапался, доверительно и прямодушно, и за которой, по всей вероятности, находится его друг. Бим сидел у куста сирени с поблеклыми уже листьями до самого вечера. Приезжали машины, из них выходили люди в белых халатах и вели кого-то под руки или просто шли следом изредка выносили из автомобиля человека на носилках, тогда Бим чуть приближался, проверял запах: нет, не он.

В вечеру на собаку обратили внимание и другие люди. Кто-то принес ему кусочек колбасы — Бим не притронулся, кто-то хотел взять его за ошейник — Бим отбежал, даже тот дядька в черном халате несколько раз проходил мимо и, остановившись, смотрел на Бима сочувственно и не топал ногами. Бим сидел статуей и никому ничего не говорил.

Он ждал. По городу бежала красивая с блестящей шерстью, ухоженная собака — белая, с черным ухом. Любой добрый гражданин скажет: «Ах, какая милая охотничья собака! Бим поцарапался в родную дверь, но она не открылась.

Тогда он лег у порожка, свернувшись калачиком. Не хотелось ни есть, ни пить — ничего не хотелось. А утром снова забеспокоился. Искать, искать друга! В этом весь смысл жизни.

И когда Степановна выпустила его, он, во-первых, сбегал к людям в белых халатах. Но на этот раз какой-то тучный человек кричал на всех и часто повторял слово «собака». В Бима бросали камнями, хотя и нарочито мимо, махали на него палками и наконец больно-пребольно стегнули длинной хворостинкой. Бим отбежал, сел, посидел малость и, видимо, решил: тут его быть не может, иначе не гнали бы так жестоко. И ушел Бим, слегка опустив голову. Вышел он на кипучую улицу. Людей было видимо-невидимо, и все спешили, изредка торопливо перебрасываясь словами, текли куда-то и текли без конца.

Наверняка Биму пришло в голову: «А не пройдет ли он здесь? Во-первых, Бим заметил, что все люди, оказывается, пахнут автомобильным дымом, а уж через него пробиваются другие запахи разной силы. Вот идет человек, тощий, высокий, в больших, порядком стоптанных ботинках, и несет в сетке картошку, такую же, какую приносил домой хозяин. Тощий несет картошку, а пахнет табаком. Шагает быстренько, спешит, будто кого-то догоняет.

Но это только показалось — догоняют кого-то все. И все что-то ищут, как на полевых испытаниях, иначе зачем и бежать по улице, забегать в двери и выбегать и снова бежать?

А вот за ним идет человек в комбинезоне, пахнет он так, как пахнет стена, когда ее лизнешь мокрая стена. Он почти весь серо-белый. Несет длинную белую палку с бородкой на конце и тяжелую сумку. Бим не прикоснулся. Из чужой тарелки есть не будет. Кому как, а для Бима этот человек — хороший: он знает, что такое «ждать», он сказал «ждать», он понял Бима. Толстый-претолстый, с толстой палкой в руке, в толстых черных очках на носу, несет толстую папку: все все у него толсто.

Пахнет он явно бумагами, по каким Иван Иваныч шептал палочкой, и еще, кажется, теми желтыми бумажками, какие всегда кладут в карман. Он остановился около Бима и сказал:. Из калитки появился дворник с метлой и стал рядом с толстым. А тот продолжал, обращаясь к дворнику, указывая пальцем на Бима:.